Есть ли перспективы у альтернатив либеральному порядку?

Предисловие

В последние годы, как отмечают многие политологи, либеральный порядок подвергается эрозии и наступает эпоха глобального беспорядка, вызванная неспособностью США продолжать доминировать по-старому и отсутствием стабильной биполярной или многополярной структуры, способной компенсировать ослабление США. В то же время, конкуренция между мощными странами будет расти, а прежние сдерживающие механизмы не будут действовать.

На этом фоне либеральный порядок, аккуратно выстраиваемый американцами и европейцами на протяжении десятилетий с помощью дипломатии, экономической помощи, нормативного влияния и сети неправительственных организаций, начинает отступать. Во-первых, само ядро больше не в состоянии поддерживать всю инфраструктуру на старом уровне, а во-вторых, усиливаются другие стороны, которые бросают вызов либеральному порядку, предлагая другие альтернативы.

 

Либерализм: штрихи к типологии

Для начала определим либеральный порядок. Карл Поппер в «отдельных тезисах о либерализме» обращал внимание на то, что государство – необходимое зло, и чем его меньше в повседневности, тем лучше, демократия является не ценностью, а наименьшим из зол и эффективным способом устройства, при котором можно бескровно избавиться от надоевшего правительства. Также он обратил внимание, что с точки зрения либерализма важно формирование традиции, в том числе либеральной нравственности, в идеальном виде либеральная утопия неосуществима, но к ней надо стремиться, причем не революционным, а эволюционным путем.

Если же смотреть не только на некоторые важные определения, а на суть проблемы, то основы либерализма состоят в том, что он фундаментально постулирует права и свободы индивида, а не коллектива, как следствие на первом месте индивидуальные свободы, а не коллективные. Это касается как политических, так и социальных и экономических прав и свобод. Индивид, более того, освобождается от общества, эмансипируется, во всех отношениях и относительно всех традиций (не забываем, что при этом формируются, по Попперу, новые). Отсутствие коллективизма в итоге вскрывает границы общества, делает их проницаемыми для других обществ и индивидов, что ведет к всеобщей интеграции и глобализации. Ради поддержания этого порядка, либерализм отвергает все запреты и в свою очередь постулирует запрет всех идеологий, особенно тех, что основаны на коллективистских ценностях.

Карл Поппер не зря сказал, что либерализм – это утопия. А утопия от стабильного общественно-политического устройства отличается тем, что к ней можно постоянно стремиться. Либерализм в себе имеет трансформирующее начало и, таким образом достигнув некоторого уровня свобод от коллектива, он этим не удовлетворяется и идет дальше. В итоге на новом витке все либералы старого образца становятся центристами, а еще через шаг – консерваторами. Это произошло с американскими республиканцами, которые не менялись, но менялась либеральная норма, относительно которых они уже оказались вправо от центра.

Соответственно, тем самым либеральный порядок возможен только в том понимании, что устанавливается порядок, который является трансформирующим. Как только трансформация прекращается, мы имеем дело уже не с либерализмом, а с центризмом или консерватизмом, поскольку суть консерватизма – в сохранении порядка. Именно поэтому выражение «либеральный порядок» не является адекватным, поскольку порядок предполагает стабильное положение вещей, порядок основан на законе, и максимально желательно – не изменяемом или минимально изменяемом законе, тогда как либерализм основан на изменении.

Но насколько бесконечная трансформация может быть нормой? К этому вопросу мы вернемся ниже. А до тех пор рассмотрим, куда она нас уже привела. Поскольку либеральная трансформация идет к углублению и развитию индивидуального начала в общественном устройстве, она же, при реализации идеи на практике, ведет к атомизации и растущей сегментизации общества. До какой-то степени, пока этих сегментов еще несколько, они могут объединяться в большие объединения – партии, которые ведут борьбу за власть в рамках представительской демократии. Но при дальнейшей эмансипации индивида от общества, ставшей возможной благодаря новым технологиям, сегментизация общества углубляется, и представительская демократия больше не может отражать разнообразия общества. Партийные системы в кризисе по всему миру, исключений очень мало, и они скорее аутсайдеры по времени эволюции, чем аутлайеры по типу.

В какой-то момент либеральная трансформация приходит к тому, что общества в действительности нет или что это что-то крайне эфемерное. Она приходит уже к радикальному противостоянию со всеми остаточными коллективистскими ценностями и протест против либерализма начинает усиливаться. Вызовы возникают «справа» и «слева», а либерализм, будучи «центром», выполняет роль арбитра. Но и это положение постепенно подвергается эрозии и в конечном счете центр начинает размываться, либо наклоняться вправо или влево. К примеру, австрийский центр наклонился вправо, а испанский – влево. Но эрозия общества – это не метафора и не просто идеологический нарратив, а факт, и все больше людей себя к обществу не относят, что видно из переписей населения в европейских странах. Возникает растущий пласт людей, являющихся совокупностью прежде маргинальных групп, не имеющих никакой опоры на земле в традиционном смысле и опирающихся на либеральный порядок. Это похоже на формирование новой общности типа советского человека или югослава в прошлый период. В то же время, распадаются и другие традиционные общественные структуры, следствием чего является кризис уже демократии, входящей в противоречие с либерализмом на современном этапе. В результате возникают такие понятия, как «нелиберальная демократия». И, на самом деле, уже можно говорить о том, что зарождается и быстро развивается недемократический либерализм. Пока он еще не воплощен на практике, но в некоторых странах видны предпосылки для имплементации модели.

Если либерализму удается сохранить свою «центральную» позицию, это означает довольно медленную общественную эволюцию, что позволяет обществу переварить трансформацию до того, как та станет проблемой. Именно это и позволяет либерализму притворяться «центром», ground zero политики, рациональным началом, безыдеологическим и прагматично устроенным порядком, основанным на науке. Все это в нем есть, но есть и идеологические моменты, в частности, если эмансипацию можно считать научно обоснованной (во имя экономического роста), то работу над ее всеобщим принятием и позитивную дискриминацию, квотирование, политкорректность (уже де-юре превращающуюся в цензуру) к этому отнести уже нельзя. Во-первых, все это не содействует объективно измеряемому росту всеобщего блага, а во-вторых, это сами по себе меры нелиберальные, если понимать либерализм в его исходном виде. И здесь мы возвращаемся к тому, что либерализму в определенных случаях довольно сложно удержаться центра.

Если эволюция замедленна или ее практически нет, то либерализм наклоняется вправо. Это выражается в том, что благом начинает считаться только экономическая свобода, предпринимательство, успех. Следствием этого становится то, что те, кто сильнее от рождения (по причине врожденных признаков или исходно хорошей стартовой позиции) будут сохранять лидирующие позиции, а формула малого государства будет закреплять их успех и замедлять общественную динамику, институционализируя неравенство, закрывая общественные лифты и т.д.

Если же возник запрос на резкие перемены, или же имеет место общественно-политическая эволюция, которая по демографическим или прочим причинам актуализирует левые аспекты либерализма, то на первый план выходит свобода социальная, то есть по сути – свобода от общества, де-факто, антисоциальная, индивидуальная. А это уже предполагает работу над равенством не возможностей (как в случае экономического либерализма), а равенством результатов (социальный либерализм), который должен быть достигнут желательно немедленно, а любое от этого идеала отклонение считается результатом несправедливости. Это направление смыкается с культурным марксизмом и ввиду его большей пассионарности может оказаться полностью им поглощено, как это постепенно происходит с Демократической партией США в последние 30 лет.

 

Почему либерализм успешен?

Как мы видим, либерализм довольно гибок и может включать в себя в значительной мере как консервативные, так и социалистические нарративы, и это позволяет ему доминировать на идеологическом поле уже на протяжении примерно двухсот лет. Настоящие консервативные (религиозно-монархические), крайне правые модернистские (фашистские) и крайне левые модернистские (коммунистические) альтернативы ему уже уступили за прошедшие двести лет. Хотя стоит отметить, что все эти альтернативы, даже в чистом виде, все еще встречаются в мире. Современное общество в высокой степени трансформировано под влиянием либеральных идей и в значительной мере унифицировано в модернистско-секулярном ключе. Стирание различий, а также включение либеральных идей в концептуальные основы конкурирующих идеологий, однако, сделало гибче и сильнее уже их, а также позволило им в некоторой степени восстановиться. Но не до конца. Гибкость либерализма далеко не единственная причина, почему он в целом побеждал на протяжении двухсот лет, несмотря на отдельные откаты, ограниченные хронологически и географически.

Главнейшей причиной успеха либерализма является его экономическая результативность. Высвобождая производственные силы и интеллектуальные устремления людей, либерализм повышает производительность труда (здесь надо отметить, что куда большую роль играл собственно технический прогресс), и при прочих равных либеральные общества в долгую перспективу росли быстрее, чем нелиберальные. Стоит учесть, что либеральные общества более уязвимы и могут погибнуть под внешними ударами, но если им удается защититься, то даже имея рост производительности труда на 0.5% в год выше, чем нелиберальные общества, а также более высокий уровень технологического развития как следствие большей свободы инициативы, либеральные общества в долгосрочной перспективе оказываются экономически, а как следствие, политически и, как следствие, в военном отношении, сильнее нелиберальных.

Здесь, конечно, ключевую роль играет не только наличие свободы, но и наличие крепкого государственного стержня, в противном случае свобода превратится в войну всех против всех. Но совмещение твердой государственности (противоречащей либеральной утопии) и определенной степени либерализма (противоречащих этатистскому идеалу) может дать жизнеспособную и эффективную модель. В конечном счете Запад завоевал весь мир, а свободы, которые там были в большей степени, чем где-либо еще, как сейчас считается большинством исследователей, содействовали экономическому прогрессу Запада. У этой точки зрения есть много критиков и лично я не хочу вступать в этот спор, но мне неизвестны убедительные опровержения этой теории и потому я с ней согласен – не как с идеологической догмой, а как исследовательским выводом.

Помимо долгосрочной успешности, есть еще одна причина успешности либерализма. Тот заряд эмансипации, который он в себе несет, включает в общественно-политические процессы все больше людей. Сначала от наследственной аристократии, составляющей 1% населения, право голоса переходит к более широкой категории населения – мужчинам, владельцам собственности, главам домохозяйств, составляющим сравнительно зажиточную прослойку населения в основном в городах, реже – и в селах. Таковых может быть уже 5-10%, а то и более. На следующем шаге политическими правами наделяются все мужчины (еще 40%) населения, а еще на следующем шаге (кое-где это было и одновременно) – и все женщины (еще 50%). И, хотя, количественно крупнейшим прогрессом является переход к всеобщему избирательному праву с включением женщин, но качественным переломом является именно первый шаг – предоставление прав первой категории вне наследственной аристократии, количественно кратно увеличивающий число принимающих решения. Люди, которые в либерально-демократическом порядке обладают субъектностью и властью, не захотят от нее добровольно отказываться. Эта точка – является самой сильной (высокая внутренняя легитимность) и самой слабой для либерализма одновременно, если либерализм начнет отделяться от демократии.

Будучи более прогрессивным социальным порядком (прогресс в данном случае можно определить количественно – с вовлечением более широких слоев в общественно-политические процессы), либерализм более прогрессивен и с точки зрения технологий. Важнейшей среди них является институционализация политики. Либеральный мировой порядок основывается на огромном числе институтов и институций, взаимно подпирающих друг друга – и либеральный порядок, создающих мягкие, но довольно действенные рамки нормативности, нарушение которых табуировано, и таким образом, либерализм продолжает не только воспроизводиться, но и эволюционировать. Ведь мы уже говорили о том, что либерализм олицетворяет собой общественную динамику, причем массовый запрос на нее есть далеко не всегда, а тогда, когда есть, он не всегда охватывает все общество. Но либерализм предполагает трансформацию общества, и чем дальше эта трансформация заходит, тем больше степень сопротивления общества этому процессу, и тем сильнее должно быть нормативное давление. Это достигается за счет продолжающей развиваться институциональной системы, которая во многом представляет собой мир неправительственных организаций, а также межправительственных организаций, ТНК, лоббистских групп и др. Перестанет развиваться транснациональная институциональная система, естественным образом, по меньшей мере, последние достижения либерализма начнут откатываться назад. Но пока система сильна, она не позволяет этому происходить. Однако, она не питается из воздуха, ей жизненно необходима поддержка государств, особенно, США, а также субсидирование со стороны сочувствующего бизнеса (финансовый и технологический капитал). Именно поэтому с приходом Дональда Трампа к власти в США (а он эту поддержку сильно сократил), начались разговоры об окончании либерального порядка.

Прогрессивное начало в либерализме также содействует активному развитию либеральной теории во многих науках, преимущественно, социальных, естественно. Это развитие подкрепляется институциями и подкрепляет их одновременно, легитимизируя в глазах общества, а также приводя к поиску более эффективных управленческих моделей. Либерализм содействует этому и в том отношении, что приветствует занятие общественными науками, альтернативную мысль и, как следствие, сообразно принципу «одна голова – хорошо, а две – лучше», теория развивается быстро, сразу во многих направлениях и дает новые ответы на возникающие вопросы. Вкупе с гибкостью и институциональностью, широким вовлечением общественных слоев и пр., постоянно развивающаяся научная и идеологическая база является еще одним залогом его успеха.

Еще одним, но, возможно, наиболее фундаментальным залогом успеха либерализма является его соответствие вызовам сегодняшнего дня. Растущая демография глобально (это относится не ко всем странам) действительно всемирная проблема – и снижение рождаемости может происходить только на платформе индивидуальных, а не коллективных ценностей. (См.: Динамика рождаемости доиндустриального мира и модерна. Причины ее снижения). То же касается защиты окружающей среды. Таковая защита (если не сужать ее до уборки мусора) предполагает глобальное мышление, предполагающее глобальные ценности, перевешивающие экономические интересы. Экономически глобализм выгоден очень многим людям, завязанным на глобальную экономику. Это – во многом можно перестроить (поскольку еще 30 лет назад, когда уровень глобализации был гораздо ниже, развитые страны по уровню экономического развития были близки к сегодняшним показателям). Но вот что нельзя перестроить – так это то, что в современной, интенсивно развивающейся экономике, экономически целесообразно атомарное устройство общества, меньшее число членов семьи, а не наоборот, как было в доиндустриальном и индустриальном обществе. И это не только выгоднее по прагматическим соображениям, но и возможно в современной информационной среде. Смартфоны (карманные компьютеры) создали у каждого человека самостоятельный доступ к мировой системе информации и повысили независимость каждого члена общества в первую очередь от своей семьи. Есть и другие структурные моменты, характерные для настоящего момента. Можно задаться вопросом – что первое – курица или яйцо, в частности, сначала сформировалось лидерство либерализма и под него формировались технологические и социальные модели, или это развитие шло параллельно, причем развитие технологий позволяло либерализму процветать в куда большей степени, чем наоборот? Я больше склоняюсь ко второму варианту, так что в этом отношении либерализм является скорее объективным порождением социального порядка, чем субъективным отклонением. Помимо перечисленных, ему содействует еще и характер расселения (урбанизация) и непрекращающийся экономический рост. Как может экономически растущее общество жить при стабильном социальном устройстве? Напротив, ему нужна идеология, которая так или иначе обслуживала бы эти изменения. Возможна ли в этом отношении альтернатива либерализму – вопрос (попытки уже были, о чем сказано выше, но они не удались), имеющий скорее всего отрицательный ответ.

 

Оппонирующие идеологии и их неготовность к противостоянию

До сравнительно недавних пор, на протяжении примерно 20 лет, с 1987 по 2007 годы, никто не бросал открытого вызова либеральному мировому порядку. Сказав это, я должен оговориться, что это касается крупных и достаточно мощных стран, и, соответственно, такого вызова, который действительно бы угрожал либеральному мировому порядку. К примеру, Иран бросает этот вызов постоянно, но будучи неспособным экспортировать свою модель на глобальный уровень, а разве что в шиитский пояс на Ближнем Востоке, Иран таким образом максимум может являться региональной альтернативой либерализму, а не глобальной. Другое дело – Россия. Довольно сумбурно, но это было сделано в 2007 году Владимиром Путиным, на чем в целом и стоит современный политический режим в России. Но начав со слов, Россия бросила вызов уже и на земле, что создало отдельную точку притяжения. Еще одной альтернативной силой является Китай, бросающий этот вызов уже на экономическом поприще. С тех пор таких точек в мире становится все больше. Это создает впечатление системного отступления либерального мирового порядка.

Что же ему противостоит? Большинство противостоящих либеральному мировому порядку сил являются авторитарными. Так что авторитаризм является не обязательным, но часто встречающимся свойством альтернативного либеральному проекта. Еще одна их характеристика – консерватизм (в части случаев сопровождается религиозностью). Это логично: противостояние идеологии изменений эти изменения отвергает – и большинство режимов, противостоящих либеральному мировому порядку – консервативны в той или иной степени. Стоит сказать, что коммунистическая Северная Корея, в действительности, тоже во многом консервативна; режим Кимов уже давно перешел от идеи экспансии к самосохранению. Не все нелиберальные силы консервативны, но, пожалуй, таковыми является большинство из них. То же касается и национализма. Но нелиберальные политические режимы могут быть как националистическими, так и социалистическими. И не всегда это противоречит друг другу.

Таким образом, как и во времена Поппера, открытому обществу противостоят социализм старого образца, часто сочетающийся с национализмом; религиозный идеал устройства государства, чаще всего – исламизм; азиатский авторитаризм. Ввиду все большей глобализации, этатизм и идея суверенитета также все больше входят в противоречие с либеральным мировым порядком. В пределе это образует группу коллективистских идеологий, различающихся друг с другом, но находящихся на сегодня в сложном положении и одновременно проигрывающих либерализму, предположительно поставившему в 1991 году последнюю точку в этой истории. Сейчас все эти идеологии на подъеме, да и конец истории отменяется, но насколько это устойчивый тренд?

Раз уж мы определили составляющие успеха либерализма, рассмотрим, есть ли таковые у альтернативных идеологий?

Начнем с гибкости. Идеологическая гибкость коллективистских теорий куда ниже, чем у либерализма. Как следствие, ниже их адаптивность. Дело не в том, что эти теории догматические, а либерализм нет. Пространство догматического есть везде, но и в религии, и в национализме, и в традиционализме, и в коммунизме, оно куда шире. Некоторые посткоммунистические режимы, к которым отчасти можно отнести и Китай, в качестве другого адаптивного механизма выдвинули цинизм и готовы в еще большей степени чем либералы, обеспечить себе свободу рук. Но это приводит не к повышению гибкости, а к потере идеологии. Одновременно сохранить идеологию и обеспечить ее эволюцию пока что, на мой взгляд, альтернативным идеологиям не удается (хотя в Европе определенное продвижение в этом направлении есть).

То же касается и научной основы. Наука во многом либеральна сама по себе. Наука учит нас критическому мышлению, рассмотрению альтернатив и, хотя она либеральнее самого либерализма, но использовать научный метод для либеральных исследований куда проще, чем для нелиберальный. А что будет, если научное исследование покажет, что тот или иной либеральный постулат неверен? Многие либеральные ученые все равно опубликуют такую работу, пусть и с купюрами, что в конечном счете будет приводить к большему разнообразию и выживаемости либеральной идеи, тогда как развитие коллективистских идей будет скорее происходить в куда более узком направлении и, как следствие, будет менее жизнеспособным.

Коллективистские идеологии, как правило, предполагают наличие некоторой идеи, которая является ценнее прав человека, ценнее жизни, ценнее достатка. Эта идея везде разная, но она есть, в отличие от либерализма, который как раз-таки провозглашает примат права на жизнь, прочих прав человека и экономических интересов над любыми прочими идеями. Вопрос заключается в том, а примет ли общество, знакомое с либеральной альтернативой не понаслышке, ограничение своих прав, свобод и законных интересов ради сверх идеи? Мне такие примеры неизвестны. Гитлер, якобы победивший демократическим путем, не получал больше 50% голосов, на демократических выборах у него не было больше 33%. Также и большевики, получившие лишь четверть голосов в 1917 году, не побеждали и не могли победить на демократических выборах. В случае с «Хамасом» или ИГИЛ, выбор в пользу насильственно ориентированной политической силы не следует понимать как оппозицию либерализму и правам человека, поскольку реально такой альтернативы у арабов не было ни в Палестине, ни в Сирии, ни в Ираке. То же касается и Армении, восставшей под знаменем Карабахского движения в 1988 году и уже в 1992 году жестоко за это поплатившейся. Люди выступали совсем не предполагая, что придется терять 2/3 своих доходов, а ожидали скорее противоположного. (см.: Позднесоветский кризис и далее. Почему Армения не смогла стать успешной экономикой).

Как уже было сказано, авторитаризм, при некоторых исключениях (диктатуры развития), en mass, является менее результативным, чем демократия. В ответ на это часто приводится пример Латинской Америки. Но надо учитывать, что там нет ни демократии, ни авторитаризма, это гибридные режимы со слабой политической идентичностью и государственной «осью», удерживающей социальный порядок. Особенно большие проблемы испытывают коллективистские режимы в развитии из-за кадровых проблем. Принципы кооптации в них страдают от крайне медленной замены кадров и долгого нахождения одних и тех же людей на тех же позициях (что логически вытекает из консерватизма), частым кумовством в процессе назначения на должности (что соответствует традиционному стереотипу), политической лояльностью (догматизм многих идеологий) и др. Таким образом, плохой подбор кадров, как правило, является не случайностью, а логическим развитием идеологических и коллективистских в основе режимов.

Соответственно, более медленное развитие авторитарных и коллективистских режимов вызвано четырьмя обстоятельствами. 1) Это более плохой кадровый состав власти, вызванный ее базовыми, а не случайными характеристиками. 2) Большая частота политических событий, подрывающих экономическое развитие (стремление широких масс получить представительство, либо борьба конкурирующих групп за влияние). 3) Большая опора на догматы, а не науку при принятии решений и планировании политики. Естественным образом это вытекает и из правления, основанного на религиозных принципах (Ближний Восток), и из коммунистического правления (реформы даже внутри социалистических концепций бывают очень редко), и в рамках национализма (хотя в плане экономической политики национализм гибче других примеров). 4) При достижении некоторого порога развития реального сектора, экономический рост обеспечивается за счет сектора услуг, но услуги растут хорошо в свободном обществе и плохо растут при идеологическом контроле.

В отношении общества роста либерализм сталкивается с рядом рисков. Во-первых, это старение населения глобально. Во-вторых, это замедление экономического роста в развитых странах, из-за чего начинают говорить о “Post-Growth Society”. Об этом уже несколько лет рассуждают политологи и экономисты. Но на данный момент обществ без роста практически нет (возможно, таковым примером может предстать Япония) – почти все развитые страны, пусть медленно, но продолжают развиваться, и это не позволяет говорить о переходе к некоторой норме и новой стабильности.

То же касается норм, традиций и институтов. Что касается либеральных норм и традиций, то они, пусть и не коренятся в истории очень глубоко, но они глобальны, что позволяет их легко переносить из одних условий в другие. Национальные традиции везде разные, так что либерализм глобален, а национализм везде локален. И если в большинстве стран национальные традиции укоренены куда глубже либеральных, то глобальный либерализм почти всегда сильнее национальной традиции в одной отдельно взятой стране. По этой же причине либеральные институты, о которых мы говорили в прошлом разделе, глобальны, а национальные институты почти всегда локальны. Существуют глобальные консервативные институты, такие как католическая церковь или исламская умма (не имеющая общей иерархии), но коллективистским идеологиям очень тяжело объединяться на глобальном уровне, поэтому, те, кого называют евроскептиками, ультраправыми, ультралевыми, в европейском парламенте образуют отдельные фракции – и то благодаря либеральным институтам, как-то заставляющим их кооперироваться.

 

Выводы

Принципиальным вопросом для любой политической и идеологической группы, стремящейся к власти, экспансии или даже самосохранению (а это все, принимая динамическую или балансовую структуру политического поля, предполагает почти одинаковые действия), является ее способность к рекрутированию сторонников. В современном информационном обществе править в условиях всеобщей ненависти к власти, «сидеть на штыках», и даже в условиях массовой апатии, возможно, но недолго. В ситуации, когда у всех есть доступ к обширной информации, возможности самоорганизации, сравнительная экономическая независимость, политическое вовлечение также будет все более широким.

Эмансипационные ценности, вне зависимости от желания политических элит, будут становиться во главу угла политических дискурсов большинства стран. А раз так – то именно демократическое устройство и на перспективу будет оставаться самым предпочтительным, причем возможно это будет все чаще прямая демократия, а не представительская. Но даже если в том или ином случае это и не будет демократия, то мнение граждан все равно будет важно и это будут трансформирующиеся информационные автократии, где мнение граждан имеет растущую роль.

А коль так, неизбежно возникнет вопрос – какое число людей являются выгодоприобретателями социального порядка, при котором правят такие режимы? Если выгодоприобретателями при либеральной демократии считают себя многие, то при авторитаризме таковых как раз немного. Сегодня может возникнуть ситуация, когда либерализм с помощью современных технологий войдет в развилку с демократией и тогда число выгодоприобретателей от либерального порядка пойдет вниз. Авторитаризм в этом смысле исходно имеет мало выгодоприобретателей. Что же касается других типов режимов – разных альтернативных моделей типа исламской республики и так далее – то все зависит от того, насколько эффективной будет связь общества и власти. Но без ответа на этот вопрос в XXI веке править, да и управлять, будет очень и очень проблематично.

Формирование антилиберального или нелиберального интернационала маловероятно, поскольку в отличие от либерализма, продвигающего глобальную повестку, клерикалы, националисты и этатисты продвигают локальную повестку и не имеют глобальных объединяющих институтов. Поэтому они вынуждены опираться на объединение элит, что неустойчиво само по себе, а отставая в развитии соответствующей духу времени теории и в степени развития политических наук, они проигрывают и в конкретных, отдельных противостояниях на периферийных театрах борьбы или в выборах при прочих равных.

Так что все разговоры о кончине либерализма, будь то из уст Трампа или Путина, или высказываемые политологами в волне пессимизма, связанной с коронавирусом, мягко говоря, преждевременны. Означает ли это, что либерализм действительно победил и на этом история окончена? Не думаю. Во-первых, сам либерализм вследствие своей эволюции заметно радикализировался, все чаще прибегает к цензуре и, в общем, начинает противоречить тому, что сделало его таким успешным, создавая глобальные гигантские иерархии, закукливаясь в себе и представляя все меньшее число людей. Во-вторых, общественная трансформация в разных обществах создает разные запросы и удовлетворить их все либерализм не может. В-третьих, конкуренция идей без эффективной диктатуры прекратиться не может, а коль либерализм в рамках своего доминирования такой не установит, конкуренция идей сохранится (хотя соотношения между ними могут меняться).

Выход из этого всего, на мой взгляд, несколько парадоксальный, но в то же время, логичный. Запрос на альтернативные либерализму идеологии действительно растет и будет продолжать расти. Но имеющееся предложение этот спрос удовлетворить не может. Для сохранения, развития, или победы, альтернативным идеологиям придется допустить то, что они до сих пор считали поражением – то есть адаптироваться к современности и включить в себя чужеродные в прошлом элементы того самого либерализма. Скорее всего именно это и будет происходить. Таким образом, либерализм будет отступать под натиском либерализующихся альтернативных идеологий и в той мере, в которой они будут либерализоваться, отмечая свою победу и поражение одновременно.

Это немного похоже на уже прилично постаревшую концепцию конвергенции. Однако та конвергенция не удалась: на одном из ее концов произошел крах и ортодоксальный марксизм просто исчез. Здесь так не будет. Кроме того, процесс во многом подразумевался как происходящий сверху; тогда как либерализация альтернативных идеологий будет, на мой взгляд, происходить стихийно. Сам либерализм также вряд ли воспримет идеи из других концепций, чему помешает нынешняя доминирующая позиция либералов. Но альтернативные идеологии такой роскоши иметь не будут, и скорее всего, будут трансформироваться, из-за чего политическое пространство, которое сформируется, станет действительно разнообразным. Сможет ли оно в таком случае быть устойчивым – вопрос отдельного исследования – и ответа на него у меня пока что нет.

 

Грант Микаелян